— За стенами Риапано еще четыре сотни земляков, господин ван Нормайенн, — улыбнулся лейтенант.

Я был удивлен такой встречей и таким сопровождением. Можно было обойтись гораздо меньшим официозом, но мне грех жаловаться. Мы двинулись через улицы, все так же запруженные народом, однако это не мешало ехать достаточно быстро. Лиловые перья на остроклювых шляпах служили прекрасным пропуском, и нам без проблем уступали дорогу. Гвардию Папы в Ливетте уважали, благо было за что.

Пугало шло рядом с моим стременем с самыми серьезными намерениями — проникнуть за стены Риапано и посмотреть на то, как живет глава Церкви. Я глазел по сторонам, поражаясь, сколько же здесь народу.

На многих домах висели флаги, на балконах пестрели цветы, так что столпотворение, по крайней мере, было оправдано — город отмечал день святого покровителя, и празднования длились уже вторую неделю.

Толпа облаченных в белое горожан скандировала:

— Белые! Белые!

Улица Ди Прозеро оказалась забита возами с обожженным кирпичом, медленно двигавшимися в сторону самой грандиозной стройки века — собору Святого Петра.

— Придется в объезд, через Кожевную, — сказал лейтенант гвардейцев одному из своих солдат, и тот недовольно кивнул.

На Кожевной бесновалась сумасшедшая толстая старуха, потрясающая кулаками и надсадно орущая:

— Песьи дети! Христопродавцы! Али забыли о том, что Антихрист не дремлет?! Молитвой и постом надо бороться с дьяволом, а вы веселитесь, да упадет апокалипсис на ваши головы!

Она орала это в лицо каждому, кто оказывался рядом, безумная, с раздробленным плечом и выступающими из-под одежды ребрами, перемолотыми тележным колесом. Прохожие, разумеется, никак на это не реагировали, никто из них не видел душу.

Она бросилась к нам, крича о том, что мы должны пасть с седел, пораженные божественной молнией, но, не добежав десяти ярдов, увидела мой кинжал и, крикнув:

— Нечестивый слуга дьявола уже среди вас! — поспешно скрылась в толпе, хотя я еще с минуту слышал ее крики, отражавшиеся от стен домов узкой улицы.

Пугало покрутило пальцем у виска, этот жест уже начал входить у него в привычку. Сумасшедшая душа была светлой, так что я не имел никаких прав ее преследовать и утихомирить.

Широкий мост через обмелевший Иберио связывал две части города между собой. С него уже был виден круглый замок Вещающего Ангела в излучине реки, идущие от него светло-коричневые стены Риапано, расходящиеся в разные стороны и теряющиеся за зонтичными елями, растущими здесь со времен первых крестовых походов. Над их вершинами торчали башни святого града, квадратные, с бело-золотыми флагами, реющими на ветру. Справа, на холме, сразу за пустырем, раньше бывшим императорским ипподромом, кипела грандиозная стройка.

Собор Святого Петра возводили уже триста лет, взамен древней церкви, стоявшей над могилой Петра, разрушенной во время старого землетрясения. Как говорили знающие люди, строительство стен и башен займет еще лет двести, и счастливы будут те, кто увидит здание в воплощенном виде и непостижимом величии. Сейчас были готовы четыре возвышающиеся над городом колокольни, центральный неф, над которым совсем недавно положили крышу, и папские гроты — грандиозное подземелье-усыпальница, выстроенное над кладбищем, где вместе с Папами упокоился и Петр, чья могила считалась краеугольным камнем всего строения.

За те двенадцать лет, что я не был в Ливетте, собор значительно вырос в размерах и сейчас уже превышал по высоте все виденные мной до этого. Работа не прекращалась ни на минуту, она продолжалась и днем, и ночью, а деньги на величайшее сооружение в истории человечества стекались в Ливетту со всего мира. Прежний Папа объявил, что все, кто пожертвуют на благое дело, будут спасены и прощены, а с учетом того, что грешнику нас каждый первый и мало кто желает отправиться в адское пекло, монеты на постройку жертвовали многие. И бедняки, и богатеи. Кто медяк, кто тысячу флотолийских флоринов. Крестьяне и князья не скупились, стройка двигалась вперед с максимально возможной скоростью, но конца и края ей видно не было.

Проповедник с Гертрудой как-то пытались подсчитать, какие суммы, переводимые через «Фабьен Клеменз и сыновья», оседают в карманах клириков и которая часть из них идет на собор, но, кроме предположений, ничего высказать так и не смогли.

Гремя барабанами и размахивая алыми флагами, вдоль набережной двигалась толпа людей, вопя:

— Красные! Красные!

— Квильчио? — поинтересовался я у лейтенанта.

— В точку. Вчера был полуфинал, и два района друг друга чуть не поубивали. А завтра финал. Безумная игра и никакой красоты. Сплошная свалка с мордобоем, в которой мне, как чужестранцу, никогда не разобраться.

Мы свернули на кипарисную аллею, проехали мимо небольшой церкви малиссок, примыкавшей к северной стене Риапано, и оказались возле калитки Святого Михаила. Это был вход для прислуги, расположенный далеко от парадных ворот, выводящих к церкви Вознесения и собору Петра, но охраняемый не менее бдительно.

Кроме гвардейцев-альбаландцев на часах скучали двое монахов-каликвецев, внимательно вглядывающихся в лица проезжающих. Тут же висело распятие, излучающее видимый глазу свет. Я посмотрел на него прямо и открыто, что было дано лишь тем, кто не имел никаких связей с отродьями ада и не замышлял ничего худого против веры.

Артефакт был сильный, ничего не скажешь. Аж мурашки по коже. Пугало дернулось, словно ему отвесили звонкую пощечину, помедлило, опустило взгляд, нахлобучив шляпу, и решительно направилось вперед, пригибаясь, будто под порывами сильного ветра. Но пересекло черту, оказавшись по ту сторону ворот.

Вот и вся защита. С одушевленными предметами, существующими отдельно от «тела», — всегда так. Остановить их может только что-то действительно серьезное. К примеру, Воины Константина или клинок стража, но никак не реликвии, способные обратить в бегство какого-нибудь крупного демона. Что поделать — разные сущности, неважно, темные они или светлые, боятся совершенно разных вещей.

Во дворе шел прием товаров, привезенных в святой град поставщиками. Кастелян сверялся с книгой, делал пометки, нещадно гоняя помощников, а двое гвардейцев внимательно осматривали мешки и бочки. Я спешился следом за лейтенантом, один из его солдат передал мне саквояж, который уже успели проверить.

— Это внешний двор, господин ван Нормайенн. Там склады, вот казармы, здесь арсенал. — Ван Лаут говорил неспешно, показывая мне на здания. — Там парк, за ним западное крыло, примыкающее к внутренней стене. Вы можете спокойно ходить по этой территории, но не стоит пересекать кольцо внутренних стен без сопровождения. Это понятно?

— Конечно, — сказал я.

— Я провожу вас.

Поправив врезавшийся в плечо ремень, удерживающий меч за спиной, я отправился следом за лейтенантом по выложенной плиткой дорожке через прекрасный парк, где пахло цветущим хагжитским миртом, мимо апельсиновых деревьев и кипарисов, в тени которых стояла часовня, посвященная святому Георгию, к комплексу дворцов, о коих многие слышали, но видели лишь избранные.

Широкими мраморными лестницами, через залы с высоченными сводами и рисунками на библейские темы, складывавшимися в колоссальные полотна, меня провели через жилые станцы в большую комнату, где ждали двое клириков.

Один, в простой дорожной рясе, без всяких знаков отличий, приветливо улыбнулся мне и по-дружески кивнул. Я ответил отцу Марту тем же.

Второй, пожилой старикан, судя по пурпурному цвету фашьи, [76] был капелланом самого Папы.

— Мессэре ван Нормайенн, я рад, что Господь все-таки привел вас к нам.

— Его задержка вполне оправданна, отец Лючио. — Инквизитор выглядел усталым и невыспавшимся. — События, случившиеся в Вальзе, прекрасно вам известны.

— Известны. Но это не значит, что мне следует отказаться от своего стариковского ворчания. Могу ли я увидеть то, что вы привезли, страж?