Дорогой Людвиг.

Раз ты получил это письмо, то скорее всего я умерла. Я написала его уже довольно давно, с отсроченной доставкой. Оно будет отправлено тебе, если я не появлюсь в «Фабьен Клеменз и сыновья» через определенный промежуток времени.

Понимаю, что это не слишком приятная новость. Даже для тебя. Верю, что ты опечален (я слишком хорошо успела изучить тебя, чтобы знать это), хотя, возможно, не готов признаться в этом даже себе. Но я опечалена куда сильнее, чем ты.

Видишь? Я все еще могу шутить. Даже из могилы.

Надеюсь, ты когда-нибудь вырастешь и поймешь, что я была права в некоторых вопросах. И принимала жесткие решения не ради себя, а во благо Братства.

У меня осталось несколько незаконченных дел, и я опять же надеюсь, что ты сможешь завершить их.

Если откровенно, я пытаюсь извиниться. Хотя, как подозреваю, это выглядит довольно неуклюже. Пока я была жива, мне не позволяла этого гордость. Впрочем, стоит быть честной хотя бы с собой — не гордость, а банальный страх. Ну теперь-то мне точно нечего бояться. Бумага все стерпит.

Мне правда жаль, что вышло так, как вышло. Ты — мой предпоследний ученик. Я сразу увидела в тебе силу, дар и упрямство. В четыре года ты уже был достаточно одарен. Представь себе, не только Иосиф умел находить людей для Братства. Когда тебе исполнилось пять, я пообещала твоей матери, что возьму тебя в ученики. Обычно так поступают родственники, пускай и настолько дальние, что в них почти нет похожей крови. Потом начался юстирский пот, и я потеряла тебя из виду на какое-то время. Пока Иосиф не привел в Свешрикинг маленького оборвыша, в котором я с трудом узнала сына белошвейки. Ты рос, я наблюдала за тобой и, поверь, гордилась тем, что видела.

Жаль, что в итоге вышло не так, как я планировала. Я никогда не хотела стать твоей матерью и была, наверное, чересчур жестоким учителем, допустив ряд ошибок. Но в результате моя жестокость дала возможность тебе вырасти, выжить, многому научиться и стать тем, кем ты являешься сейчас — одним из лучших.

Да. Да. Я вновь пытаюсь извиниться. И вновь неудачно, как я понимаю? Прости меня и за это.

Сейчас я даже немного жалею, что так поступила с тем картографом. Возможно, стоило подождать. Но я слишком боялась последствий, и эту ошибку уже не исправить.

А еще я хочу извиниться за Ганса. Я знаю, что вы дружили с самого начала. Мне не нравилось, что он все больше уводит Кристину от той цели, что я для нее приготовила. И я предложила ему сделку. Он проверит кое-что для меня, и, если дело выгорит, я отпущу девочку с ним. И не стану мешать. С тех пор от него никаких вестей, и подозреваю, что я стала невольной причиной его исчезновения. Если это так, я не хотела причинить боль ни тебе, ни Кристине. Надеюсь, вы оба простите меня когда-нибудь.

К сожалению, даже у магистров, пускай они и прожили больше сотни лет, есть дар любого обычного человека, и имя ему — ошибка. За свою жизнь я совершила их достаточно. Но, право, не буду превращать мое прощальное письмо к тебе в исповедь зловредной старухи.

Напоследок хочу попросить тебя о большом одолжении. Пожалуйста (видишь, какие слова я знаю), приглядывай за Альбертом. Во всяком случае, первое время. Он последний, кого я пыталась воспитать. И очень надеюсь, что смогла избежать тех промахов, что допустила с тобой и Кристиной. У мальчика, возможно, большое будущее, нужно всего лишь помочь ему встать на крыло.

На этом, пожалуй, все.

Мириам

— Мириам умерла, — наконец сказал я Проповеднику. — Она знала мою мать и вроде была очень дальней родственницей. И она отправила Ганса к монастырю каликвецев. Это если вкратце.

Он оттянул окровавленный воротничок и пробормотал:

— Пожалуй, мне потребуется некоторое время, чтобы переварить эту информацию.

— Не тебе одному.

Я смотрел, как воробьи купаются в небольшой лужице возле колодца, оставшейся от пролитого ведра, и не верил, что ее больше нет. Не верил так же, как в прошлом году, когда она сообщила мне о том, что наступает время уходить. Не верил, даже когда мы встретились в Арденау, и она выглядела больной, сама на себя не похожей.

Удивительно, как жаль, что ее больше нет, хотя раньше казалось, что мне на это плевать. Жаль тех потерянных возможностей, что у нас могли бы быть и которые мы упустили в силу своего упрямства, гордости, взаимных обид и нежелания договориться.

Я довольно долго просидел, думая о том, что случилось. Затем негромко прочитал письмо Проповеднику.

— Но ведь есть шанс, что твоя учительница просто не успела остановить послание, и оно ушло к тебе?

— Есть, — не стал отрицать я. — Но она всегда отличалась большой скрупулезностью. В особенности если дело касается таких важных писем. Мириам бы из кожи вылезла, но появилась вовремя, лишь бы я не прочитал этого, пока она дышит со мной одним воздухом.

— Надо молиться Господу и надеяться на чудо.

— Помолись за меня. Я что-то не в настроении.

— Мне кажется, ты единственный на свете, кто еще слушает мое ворчание. Так что, боюсь, толк от моих молитв точно такой же, как ждать молока от курицы. А что в третьем письме?

Я вскрыл очередной конверт и увидел сбивчивый, торопливый и так не похожий на ее почерк.

Людвиг!

Я получила твое письмо с тем, кто изображен в той книге. Император Константин! Что же. В свете того, что откопала я, это неудивительно. Нечто подобное, если честно, я и подозревала.

Итак, я нашла кое-что интересное в Водяной библиотеке. Дожи те еще ублюдки и вставляют мне палки в колеса, но не подозревают, что они у меня как жернова на мельнице моего отца.

Под контролем.

Они пытались не пустить меня в архивы времен раннего христианства, пока я не стала выкручивать им причинные места, обещая на их плешивые головы соль, серу и смолу вкупе с молниями.

Но к делу.

Разумеется, ты помнишь наш ночной разговор в Арденау. Я перерыла целые этажи старых книг и древних свитков, порядком наглотавшись проклятой пыли, для того чтобы найти подтверждение тем фактам и понять, что же случилось на самом деле в то далекое время.

Я давно не была так сильно разочарована, поскольку не нашла ничего интересного ни в одной из хроник. О Константине написано много, но совсем не то, что я желала бы прочесть. Тогда я сменила тактику и решила просмотреть книги, посвященные его легионам. И здесь мне повезло. Ты даже не представляешь, как я была довольна.

Светоний Тарквилл, личный секретарь Домициана Траяна, являвшегося одним из друзей императора и легатом четырнадцатого Стремительного легиона, написал интересный труд, посвященный походам на север. Называется он «Центурионы императора». В конце приводятся письма чиновников из Солезино, тогда столица империи называлась Риева, к своему господину Траяну. Большинство из них касалось законов, снабжения и приказов для легиона, но встречались также те, в которых пересказывались придворные слухи и сплетни. Одно из них меня заинтересовало.

Я не стану тебе цитировать его полностью, оно слишком объемно. Скажу лишь то, что узнала, и поделюсь своими предположениями.

Письмо касалось Ивойи. Точнее, его таинственного исчезновения. Он был с Константином несколько лет, как раз с тех самых пор, как привез останки его отца — Аппия — с востока хагжитской пустыни. Говорили, что император благоволил ему и слушался советов, хотя во дворце милтийца не любили и боялись. Он был нелюдим, странен и жесток. Но затем между ними пробежала кошка. Константин охладел к своему помощнику и внезапно начал уничтожать то, что основал еще его дед, император Август. Речь идет о прообразе Братства и тех, кого потом стали называть стражами.

Ивойе это не нравилось. Так что никто особо не удивился, когда в один прекрасный день милтийца не оказалось во дворце, и никто не знал, что с ним случилось. Он был одним из первых, но не единственным, кто пропал, не угодив императору.

Но вот что интересно и что заставило меня буквально впиться в эти бумаги. Траян явно был наблюдательным человеком и намекнул, что Константин приобретает все больше черт, свойственных Ивойе: «Часто он улыбается как мильтиец, ходит и даже, как и тот, принял обет молчания во славу Господа». Кстати, он соблюдал его до самой смерти, отчего был сразу же причислен к лику святых. У него появилась привычка жить ночью, а спать днем. Император полюбил то, что не любил ранее. Начиная от пеших прогулок и заканчивая разными, в основном восточными, блюдами. Он стал ценить власть пуще прежнего и принялся расширять свою империю на север, хотя раньше его эта идея не слишком-то вдохновляла.

Тогда меня озарило. В молодости я слышала непопулярную теорию одного профессора истории из Савранского университета. Он доказывал, что Константин, которого мы часто считаем одним из отцов-основателей стражей, сразу после прихода к власти перестал интересоваться начинаниями своего деда и практически задушил изначальное Братство. А затем внезапно изменил свое мнение.

То есть, по сути дела, поступил так, как этого хотел Ивойя. Он всячески поддерживал нашу организацию, и в провинциях, страдающих от темных душ, росла любовь к Константину.

Понимаешь, куда я веду? Ведь это же лежит на поверхности, Людвиг!

Ивойя приезжает с окраин хагжитской пустыни с останками сына императора Августа. Август умирает при загадочных обстоятельствах спустя недолгое время. Константин восходит на Орлиный трон и приближает к себе милтийца. Возможно, в благодарность за щекотливые услуги, что тот оказал (убийство деда темным кинжалом!). И частенько прислушивается к советам своего нового вельможи, который с каждым годом становится все более влиятельным.

Константин возвращает на короткое время язычество, зажимает Братство. Они с Ивойей ссорятся, и вот о последнем больше ни слуху ни духу. А Константин начинает меняться, становится во многом похожим на своего бывшего советника. Вновь возвращает христианство, дает Братству свободу и даже учит его членов, как создавать знаки и фигуры, убедив всех, что это господь ниспослал ему откровение. И, как я подозреваю, лет через пятнадцать — двадцать после этих событий (ну если судить по тому, что Константин пришел к власти, когда ему не исполнилось и двадцати, а на последних прижизненных изображениях ему около сорока) у него появились темные клинки.

Спрашивается — что случилось? Куда делся Ивойя? Почему Константин изменился и его мнение стало диаметрально противоположным по принципиальным для него вопросам? Ответ у меня лишь один, пускай он и звучит невероятно.

Ивойя стал Константином. Думаю, что он убил душу императора и занял его тело, избавившись от своего прежнего. Теперь у него была полная власть и все возможности для осуществления своего плана.

Он, наверное, с самого начала хотел открыть врата на территории, занятой людьми. И осуществил бы это уже давно, если бы наши коллеги из прошлого его не остановили. Я не знаю причин, по которым он появился снова в нашем мире, но уверена, что мильтиец всеми силами пытается завершить начатое полторы тысячи лет назад.

Мы стражи, все наше развитие было нужно ему лишь как одно из звеньев в его планах. Спасать мир от темных душ — не та цель, которую он уготовил нам. Я, как выяснилось, так же наивна, как ты. Ему нужны были наши клинки для того, чтобы, когда они вберут в себя достаточно силы, перековать их и превратить в темные. Ему удалось создать два кинжала (а может, и не два!), и, подозреваю, в раннем Братстве смогли узнать, куда делись стражи и их оружие.

Понять, во что он их превратил!

И дни Константина, или Ивойи, если тебе угодно, несмотря на его могущество, были сочтены. Братство прошлого как-то справилось с ним, погрузив на многие столетия в сон, из которого он недавно восстал.

Сейчас меня терзают лишь три вопроса, на которые я не знаю ответа. Первый — каким образом мильтиец вернулся и где он был все эти годы? Второй — сколько темных клинков осталось ему до завершения плана? И третий — как во всем этом замешаны светлые кузнецы? Ведь кто-то же ковал нормальные клинки для Братства! И делал это, как я понимаю, еще со времен молодости Августа.

Общались ли семьи кузнецов с Ивойей? Знали ли они о нем? А он о них? Не они ли научили стражей, как его победить?

Вопросов куда больше, чем я думала…